«Из-под стражи освобождена, в связи с прекращением дела…» (Фанни Львовна Лукашова – старший музейный работник камчатского музея в 1937-1938 г.г.)

Семья Лукашовых
Семья Лукашовых

Автор: старший научный сотрудник Конышева Н. А.

В летописях истории первого камчатского музея до сих пор есть неизвестные страницы, которые ещё предстоит написать научным сотрудникам. Музей начал свою историю ещё в начале XX века в дореволюционный период Камчатки. Известны имена его основателей — В. Перфильева и С. Грюнера.  Знаем мы и имена людей,  работавших в музее в первое десятилетие после установления Советской власти на Камчатке в 1922 г. Но о том, кто работал в музее в 1937-38 г.г. до сих пор не было известно. Лишь однажды в газетах «Камчатская правда» за 1937 г. встречается фамилия женщины, «заведующей камчатским музеем» — Лукашова. Однако же из архивных справок известно, что Лукашова была старшим музейным работником камчатского музея, а не заведующей. Есть и другие несоответствия — в одних документах встречается фамилия Лукашова, в других Лукашева, но все они относятся к одному человеку. Не скоро бы мы узнали об этой женщине, если бы не помог один случай.

В конце 2007 г. в музей был передан целый пакет документов. Их привёз О.В. Дирксен, старший научный сотрудник ИвиС ДВО РАН (СГУ). Среди документов было сопроводительное письмо. Автор письма Андрей Александрович Лукашов, профессор географического факультета МГУ г. Москвы. В конце 90-х г.г. XX века Андрей Александрович находился в Петропавловске по учебным делам в составе выездной приёмной комиссии МГУ им. Ломоносова по проведению олимпиады среди выпускников-школьников. В один из свободных дней Андрей Александрович посетил музей. В публикациях по истории музея, имеющихся на тот период, он заметил отсутствие сведений за 1937-38 г.г., когда в музее работала его бабушка Фанни Львовна.

Фанни Львовна, работая на Камчатке, пересылала в письмах домой фотографии и вырезки из газет «Камчатская правда», которые сохранились в семье, и были любезно переданы в наш музей. Благодаря этим материалам нам стало известно о работнике музея в 1937 г. Изучая документы, я узнала о той работе, которую проводила Фанни Львовна, о нелёгкой судьбе этой женщины, которая выпала на её долю в тот период.

Фанни Львовна Лукашова, урождённая Шик, родилась 25 июля 1888 г. в г. Могилёве на Днепре, в семье купца I гильдии Лейба Ицковича (Исааковича) Шика . Отец родился около 1860 г., скончался в 20-х г.г. XX века в г. Феодосии. Его могила на еврейском кладбище уничтожена при новом строительстве. Мать – Шик, урождённая Вольфсон, Ревека Натановна, родилась в 1866 г., скончалась в Москве в 1932 г. Могила сохранилась в Москве на кладбище I-го  Московского крематория.

В конце XIX начале XX века Фанни училась в Могилёвской гимназии. В 1905 г. она знакомится с участниками революционного движения, в частности с Израилем Нисоновичем Брильоном. Он вскоре был арестован и до конца 1914 года отбывал наказание в Сибири. В 1906 г.  Фанни вступает в партию социалистов-революционеров, эсеров. В это время происходит встреча с Евно Фишелевичем Азефом, одним из основателей и лидеров партии эсеров, ее боевой организации, руководителем ряда террористических актов. Вступление в эту партию для Фанни проходит без последствий, в боевую организацию партии она не была вовлечена.

В 1907 г. Фанни уезжает на учёбу за границу. Учится в Париже и в старейшем германском университете в Гейдельберге. В 1908 г. — учёба в столице Швейцарии в университете г. Берна на медицинском факультете. Там она знакомится с будущим мужем – Николаем Анатольевичем Лукашовым, который был выслан из Российской империи за революционную деятельность в рядах партии эсеров. После свадьбы Лукашовы путешествуют по Швейцарии и итальянским Альпам. В конце 1908 г. семья проживала в г. Лозанне.

В 1909 г. по истечении срока высылки мужа, семья Лукашовых возвращается в Россию, на родину Николая Анатольевича в Курскую губернию (ныне Белгородскую область) в г. Старый Оскол. В этом же году 18 августа в селе Бродок близ г. Старый Оскол у Лукашовых родилась дочь Евгения. В 1911 г. семья отдыхает в Финляндии. В 1911-1914 г.г. Фанни Львовна учится на историко-философском отделении Московских Высших курсов. Позднее это образование позволило ей работать музееведом в Москве, Палехе и на Камчатке.

С 1914 по 1921 год семья проживает в Западной Сибири – Омске, Семипалатинске, Усть-Каменогорске. Там Лукашовы близко знакомятся со ссыльным Михаилом Сергеевичем Кедровым, впоследствии крупным государственным и военным деятелем, командующим Северным фронтом в 1918 г.

В 1917 г. Лукашовы по идейным соображениям выходят их партии эсеров. В этом же году они участвуют в организации одной из первых сельскохозяйственных коммун на Алтае на реке Бухтарма. Коммуна была разгромлена колчаковцами, а Николай Лукашов был в очередной раз арестован. После освобождения и прихода большевиков вновь подвергнут аресту, но уже большевиками. Как отмечает внук Андрей Александрович —  «видимо за то, что не сгубили белые».

В 1922 г. Лукашовы переезжают в Москву. Семья получает в счёт «ленинской десятины», жилья для интеллигенции, парадную половину квартиры скончавшегося в 1915 г. российского филолога, востоковеда, академика Петербургской Академии наук —  Фёдора Евгеньевича Корша. Дом находился на Остоженке, во втором Ушаковском, ныне Хилковском переулке. В настоящее время дом не сохранился.

С 1924 г. по 1935 г. Фанни Львовна работает в должности научного сотрудника, затем старшего научного сотрудника в Государственном Историческом музее. Работая в ГИМе,  была экскурсоводом по музею, в том числе на протяжении четырёх лет по Оружейной палате и музеям Московского Кремля. Проводила, благодаря свободному владению немецким и французским языками, большую часть экскурсий для иностранных делегаций. Состояла членом Секции Научных Работников Московского отдела Рабпроса и членом Центрального Дома учёных. Тесно сотрудничала с Исследовательским Географическим институтом г. Москвы. В это же время Фанни Львовна знакомится с будущими крупными историками и археологами – А.В. Арциховским, С.В. Киселёвым, Б.А. Рыбаковым, М.Г. Рабиновичем и др.

В 1935 г. по ноябрь 1936 г. Лукашова работает в селе Палех Ивановской области по организации и совершенствованию деятельности Государственного музея Палехского искусства. Там Фанни Львовна знакомится и ведёт совместную работу с коллективом художников-палешан, в том числе с И.И. Голиковым, М.В. Салабановым, И.П. Вакуровым, Н.М.Зиновьевым, И.И.Зубковым, Л.А. Мантейлем, Ф.А. Коурцевым. Работа получила высокую оценку в Музейном отделе Наркомпросса РСФСР.

В конце 1936 г. по рекомендации Феликса Яковлевича Кона, заведовавшего Музейным отделом Наркомпроса РСФСР, была приглашена Камчатским областным музеем на должность научного сотрудника – «музейного работника-хранителя», сроком по трудовому договору от ноября 1936 г. на три года. По пути к новому месту службы Лукашова провела пятинедельную работу во Владивостокском музее, отмеченную благодарственным письмом Ф. Я. Кона и телеграммой Н.К. Крупской.

Согласно трудовому договору, заключённому с Лукашовой Фанни Львовной Музейным отделом Наркомпроса РСФСР, при вступлении в должность ей устанавливается оплата труда 600 рублей в месяц. «Проезд из Москвы до Владивостока по железной дороге курьерским мягким, на пароходе первым классом до Петропавловска на Камчатке. От Палеха до станции Шуя – лошадьми. Багаж по установленной норме 240 кг. Петропавловский музей обязуется предоставить Ф.Л. Лукашовой за свой счёт «комнату и коммунальные услуги».

В те годы состояние камчатского музея было катастрофическим.  Газета «Камчатская правда» опубликовывала разгромные статьи разных авторов. В № 213 за 1937 год в статье «Осьминог, как показатель…» рассказывается о том, что в музее отсутствует экспозиция представляющая экономику Камчатки. Не было ни экспонатов рыб, не были представлены рыбопромышленные предприятия с образцами своей продукции. Имелись лишь «многочисленные склянки, флакончики, порошки, обломки неизвестных пород… Всё это без паспортов, без названий – трудно узнать, что это такое и откуда». В аккуратных коробках – хранили мышиный помёт. «Коллекция ископаемых и стройматериалов вредительски обращена в мусор…». Находящаяся в углу зала куча пеплообразной трухи – ещё не так давно была ворохом архивных документов. «Манекены, долженствующие представлять типы народов Камчатки, благополучно… съедены крысами. В библиотеке, где находились редкие книги – уникумы, подозрительно «потерялась» инвентарная книга. Гербарий академика Комарова, имеющий мировую известность, доведён до того, что он покрылся плесневелыми грибками». Автор обвинял в доведении музея до такого состояния Н. Цебенко, который «буквально в течение нескольких месяцев превратил музей в вышеописанное состояние». В то же время, автор выразил надежду, что «новый заведующий — Лукашова» сможет всё изменить в лучшую сторону.

В сентябре 1937 года Ф. Л. Лукашова прибыла на Камчатку. Согласно трудовому договору, она вступила в должность старшего музейного работника-хранителя. Музей находился на Ленинской, 8. В настоящее время это здание не сохранилось. Поселилась в нём же, в небольшой комнатке с расширенным окном, выходившим на юго-восток, защищённым Петровской сопкой от ветров.

Состояние музейных экспонатов, или вернее того, что от них осталось, повергло Лукашову, музееведа с большим стажем, в удручающее состояние. Действительно, большая часть экспонатов либо сгнила, либо была испорчена крысами. Не смогла Фанни Львовна выполнить задание Этнографического отделения Академии наук — описать предметы материальной культуры коренных жителей Камчатки: одежды, каменные орудия, утварь камчадалов и другое, она нашла заплесневелыми, истлевшими в сундуках музея, без паспортных карточек. И Лукашова стала активно налаживать музейное дело, с тем же упорством и рвением, что и ранее в Палехе и Владивостоке.

Все сгнившие экспонаты, обнаруженные в сундуках музея, и которые ещё можно было спасти, она несколько дней сушила на солнце, благо погода позволяла это сделать. Фанни Львовна установила связь с различными районами области, с работниками Камчатского Тихоокеанского Института рыбного хозяйства и океанографии (ТИНРО), агрономами областного земельного управления. Вела переписку с Мильковской опытной станцией, островом Беринга. В результате были приняты меры по доставке оттуда экспонатов. Проводила большую работу «по паспортизации и приведению в порядок оставшихся неиспорченными экспонатов». Организации охотно помогали новому музейному работнику. Следуя призыву автора упомянутой выше статьи, «экспонаты заинтересованными организациями должны готовиться и посылаться, как можно скорее. Все, кто заинтересован в показе достижений и ценностей Камчатки, должны помочь музею». Лукашова торопилась со сбором экспонатов. Слишком мало оставалось времени на подготовку празднования 15-й годовщины Советов на Камчатке. Музей обязательно должен принять участие в праздновании этой даты.

Лукашова провела огромную работу в восстановлении музейного дела на Камчатке и прилегающих районах Дальнего Востока. При её участии организовано двенадцать краеведческих точек на Чукотке, острове Медном, по реке Камчатке. Во многом Фанни Львовне помогал её супруг Николай Анатольевич, который в то время работал старшим научным сотрудником ТИНРО в г. Петропавловске.

Институт Севера направил к Лукашовой, едущих через Петропавловск, студентов на помощь. Активная работа Фанни Львовны со многими районами области насторожила органы Петропавловского НКВД. К тому же нашлись «доброжелатели»,  которым не нравилась еврейка, приехавшая в город, и наводящая свои порядки. 4 ноября 1938 г. Фанни Львовна Лукашова была арестована, одновременно с мужем. В то время ей было 50 лет.

16 февраля 1938 г. ей предъявлено обвинение по статье 58 ч.10 и 58 ч.6 УК РСФСР, в том, что она проводила контрреволюционную агитацию, направленную на восхваление врагов народа и собирала сведения шпионского характера об экономическом состоянии Камчатки. 27 июля 1938 г., раннее предъявленное обвинение, переквалифицировано на статью 58 ч.1 п. а, 58 ч.7, 8 и 11 УК РСФСР, в том, что она, являясь участником контрреволюционной право-троцкистской организации, проводила контрреволюционную работу. При аресте Лукашова себя виновной не признала и показала, что участником контрреволюционной организации она не была, и контрреволюционной деятельностью не занималась. При допросах следователями Плаксуновым и Цимбаревичем она честно призналась, что с 1906 г. по 1917 г. состояла в партии эсеров, и вышла оттуда по идейным соображениям. При аресте в музее были изъяты документы – первые попытки научных описаний предметов тех самых студентов-помощников. Те двенадцать краеведческих точек, фигурировали в обвинении, как насаждение шпионских ячеек.

Спустя годы Фанни Львовна написала о своих воспоминаниях. «4 февраля 1938 г. меня арестовали…Через несколько дней начался непрерывный допрос. Пятые сутки сижу на стуле…В два часа ночи меняется следователь. Значит опять не отпустят спать в подвал. Какой желанной кажется теперь эта страшная камера… Есть выход…передо мной целая папка готовых обвинений: здесь подготовка террористических актов, диверсий, шпионаж. Стоит только подписать – и прекратится эта пытка, отпустят спать. Так до смешного нелепы эти обвинения, что иногда отвожу душу, издеваясь над следователем. Среди обвинений есть отравление колодцев Петропавловска. «Жаль, что Вы ни разу не зашли ко мне в музей, не поинтересовались водоснабжением города – ведь здесь ни одного колодца». Шли шестые сутки «непрерывки», я отказалась отвечать на вопросы. Участились сердечные припадки. В конце седьмых суток, сужу по узелкам на платке, меня отправили в подвал. Я конечно только, что не добралась до нар – на полу не заснула, а провалилась куда-то. Но через два часа меня разбудили, буквально поволокли на допрос. Здесь уже нервы не выдержали, я не говорила – кричала. Потеряла сознание, очнулась в подвале». Вскоре Лукашову и её сокамерниц перевели в заново выстроенный дощатый барак. Там было очень сыро, и маленькая железная печка, была не в состоянии всех обогреть.

Накануне 1 мая коридор барака заполнился людьми. Вспоминает Фанни Львовна: «У них отобрали все вещи и увели даже без верхней одежды. Никто из них не вернулся. Потом мне назвали цифру – 272 расстрелянных на той стороне бухты.  В бараке мы встретили 1 мая. Накануне рядом поместили 20 молодых лётчиков. Когда послышалась музыка, и у них, и у нас притихли, но когда над городом начали летать самолёты, из их камеры послышались крики, протесты и то, что я никогда не забуду, — истерический плач мужчин. Вскоре соседние камеры заполнили жёнами арестованных». Через несколько дней Лукашову и ещё двоих вызвали «с вещами». Их вывезли в Раковую бухту и поместили в землянке вырытой в сопке. В землянке было всё земляное: пол, стены. Это жилище было без замка, у дверей не стоял часовой, около двери имелись небольшие окна – без решёток, без щитов. Это, конечно, не могло не радовать арестанток. Но радость омрачилась наличием больших рыжих крыс, которые с наступлением темноты вылезали из-под нар. Женщины не спали всю первую ночь ни минуты. Затем сшили себе мешки и с головой прятались в них на ночь. Вскоре Лукашову вновь повезли в Петропавловск. Старший следователь показал ей листок, где было предъявлено обвинение по новым пунктам 58 статьи УК РСФСР.

Следователь «следит за моим лицом: любопытно ему видеть мою реакцию. Его взгляд заставляет овладеть собой и ответить: «Что же это: всю катушку раскрутили, а пункт 10 забыли?» — «Для вас это слишком мелко. Хватит и того, что есть». Серьёзность обвинения начинает доходить до моего сознания. Я уже знала, что 58-я повлечёт за собой после моего расстрела арест ближайших родственников. Надо не допустить этого, надо уничтожить себя! Несмотря на обыски, мне удалось спрятать порошки веронала, который нам давал сердобольный фельдшер. Глотаю не считая. Сколько я  была в забытьи – не помню. Смутно помню врача, сильную боль, катер – возвращение в Раковую бухту. Скоро снова везут в Петропавловск. На ночь запирают в дровяном сарайчике, утром везут на большой военный корабль. Поднимаемся по трапу, опять появляется мысль о самоубийстве. Броситься в воду – и конец! Но на каждой ступеньке матрос. С палубы по доскам  спускаемся куда-то…Наконец достигаем дна, одна из нас, диспетчер порта, объясняет, что мы в нижнем трюме. По сторонам большие высокие и длинные ящики, но странно: из ящиков доносятся голоса, у ящиков часовые. Нагнувшись, входим в один из них. Узенький проход с парашей и ведром с водой, остальное пространство – нары. На нарах можно либо лежать, либо сидеть согнувшись. Я сразу свалилась с жаром и с головной болью. Раз в день нашему диспетчеру разрешалось выносить наверх парашу; от знакомых матросов ей удалось узнать, что нас везут во Владивосток. Матросы шепнули о боях на Хасане, об опасности попасть в плен к японцам. Да они нас, арестованных, примут за белых! Японцы будут нас освобождать! Лучше погибнуть, утонуть. Тюрьма казалась нам убежищем».

Убежищем для Лукашовой и сокамерниц оказалась камера, заполненная арестованными девушками из китайского публичного дома. Фанни была серьёзна больна, попутчицы добились её осмотра врачом. Врач тюремной больницы, тоже заключённый, определил воспаление лёгких и плеврит. Он уже знал, что всех арестованных направляют на суд в Хабаровск. Врач сказал Лукашовой: «Не советую вам оставаться во Владивостоке: больница переполнена. У нас здесь не меньше 40 тысяч заключённых». Вскоре арестанток погрузили в «столыпинский» вагон и отправили в Хабаровск. Поместили в узком помещении с железной койкой, открытой дверью в коридор, который был заполнен конвойными, всю ночь непрерывно курившими. Спать им не пришлось: мешали мысли о предстоящем суде. В Хабаровске их привезли в здание НКВД. Поместили даже не в камеру, а в какую-то большую каменную кладовую овальной формы. В помещении не было ни одного окна, только открытый глазок. Позже Лукашова узнала, что их поместили в карцер, без использования его по прямому назначению. Через несколько дней, их перевели в светлую комнату, и впервые за всё время они легли спать на кроватях с соломенными тюфяками, предварительно вымывшись под душем. Это «райское» житьё скоро закончилось, им велели собираться с вещами. Перевезли из здания НКВД в тюрьму.

В тюремной камере Фанни Львовна была единственной политзаключённой. Однажды ей пришлось спасти от смерти одну девочку 12-ти лет, которая выдала своих подельников и была ими заочно осуждена на смерть. Успела шепнуть часовому, чтобы он увёл девочку. После камеры с уголовницами, Лукашову перевели в камеру смертников. Почти каждую ночь кого-то вызывали…

Прошёл почти год, прежде чем Фанни Львовна снова оказалась на Камчатке. В начале лета её перевезли в Петропавловск и вызвали на допрос. Допрашивал её младший следователь. (Старшего она встретила после освобождения в городе и еле узнала: худой, дряхлый человек, он смущённо ей поклонился). У старого знакомого в лице не было и следов прежней самоуверенности. Допрос был формальный, «чисто биографического характера». Через несколько дней после допроса её вызвали «с вещами». Она поднялась по лестнице, на площадке стоял стол, за столом двое в форме, а на столе…паспорт. Вместе с ним выдали справку: «Выдана Ф.Л. Лукашовой, 1889 года рождения, происхождение из граждан г. Могилёва БССР, в том, что она с 4 февраля 1938 г. по 15 августа 1939 г. содержалась в Петропавловской тюрьме НКВД Камчатской области и 15 августа 1939 г. из-под стражи освобождена в связи с прекращением дела». И ни слова о Хабаровске. Её предупредили (устно), что всё, что она здесь пережила, видела, слышала, — всё должна забыть, «нарушение грозит возвращением в места заключения». На её вопрос, где поселиться, ответ: «Это ваша забота». Лишь когда её пропустил в дверь часовой, когда она вышла на крыльцо, лишь тогда она осознала действительность. Теперь она может узнать о дочери Жене, о родных. На телеграфе Фанни Львовна даёт телеграмму сестре, а в окошке «до востребования» ей подают телеграмму: «Все здоровы» — и триста рублей. Она пришла в милицию, предъявила справку и попросила убежища. Начальник заявил, что у них на этот случай комнат нет. Ей удалось устроиться в школе, где директором была бывшая сокамерница.

На вокзале во Владивостоке, перед отходом поезда Лукашова увидела прокурора, присланного в Петропавловск. С его приездом связывали прекращение многих дел. Её он вызвал только один раз – ни о чём не спрашивал, читал дело, потом внимательно посмотрел на неё и отпустил. Она очень удивилась, когда на этот раз он её остановил, и ещё больше удивилась его вопросу: «Скажите, почему вы не обращались ко мне ни с какой просьбой?» — «Я ведь была тогда арестованной: просить не хотела, требовать не имела права. А вот сейчас у меня будет к Вам просьба. Меня долго держали с уголовными, не только со взрослыми, но и с малолетними – это одно из самых тяжёлых переживаний. Ведь ребята проходят полный курс подготовки к уголовной деятельности. Если можете помочь, — сделайте это». – «Хорошо, постараюсь». Где он сейчас, исполнил ли хоть частично мою просьбу?». Фанни Львовна ехала домой, но не могла пропустить возможность узнать у прокурора хоть что-нибудь о тех, участь которых всё время её мучила. Эта была встреча в Хабаровской тюрьме с немецкими комсомолками. Войдя в камеру, она услышала немецкую речь, подошла и обратилась к ним по-немецки. «Что с ними стало! Они бросились ко мне, начали обнимать, целовать. Рассказали, что они еврейки-комсомолки, бежали из Германии, их направили на работу в Биробиджан, но там арестовали, куда-то везут, обращаются как  с преступницами. Они просили объяснить им: как это могло случиться, что у нас происходит? А что я могла им сказать, кроме моего убеждения, веры, что всё это преходяще. Пробыла я с ними несколько дней, но их отчаяние, их потерянная вера до сих пор преследует меня. И до сих пор я о них ничего не могла узнать».

С 1939 г. по 1941 г. Фанни Львовна уже не могла работать по состоянию здоровья, разрушенного  в тюрьмах. 1 июля 1942 г. состоялся очередной, пятый как минимум, арест мужа. Николай Анатольевич умер в возрасте 63-х лет в 1943 г. от пеллагры в колонии № 1 УЛАГА НКВД по Хабаровскому краю на станции Будукан, ныне Еврейской АО. В 1956 г. Фанни Львовна добилась посмертной реабилитации мужа.

С осени 1941 г. по середину 1943 г. Лукашова находилась в эвакуации с дочерью Евгенией и внуком Андреем в Свердловской области селе Нижне-Иргинск Красноуфимского района, позже в г. Свердловске. В 1943 г. семья вернулась в Москву. Фанни Львовна воспитывала внука. Ездила на отдых в Ленинград, Саратов, Армению и Грузию, Латвию. Занималась общественной работой в Московском доме Учителя, в Библиографической секции Музея истории и реконструкции Москвы. Имела тесные контакты со знатоками Москвы и Подмосковья – Б.С. Земенковым, Е.В. Сергеевой, П.В. Сытиным и другими.

5 августа 1968 г. Фанни Львовна Лукашова скончалась в Москве в возрасте 80-ти лет. Её прах был погребён на Бабушкинском кладбище г. Москвы.

9 января 1990 г., через 22 года после кончины Фанни Львовны, прокурором Камчатской области, государственным советником юстиции 3 класса А.С. Разживиным было утверждено «Постановление о прекращении уголовного дела». «Прекратить уголовное дело по обвинению Лукашовой Фанни Львовны в контрреволюционной деятельности по ст. 204 п. «б» УПК РСФСР за недостаточностью улик для предания обвиняемой суду отменить и уголовное дело в отношении её прекратить за отсутствием события преступления, предусмотренного ст. 58-1 п. «а», 58-7, 58-8, 58-11 УК РСФСР (1926 г.)».

 

Нажмите на фото чтобы увеличить его

 

При подготовке доклада использованы материалы музея:

  1. Анкета арестованного. 5 февраля 1938 г. (копия).
  2. Справка Государственного исторического музея. Выдана 1 октября 1929 г. (копия).
  3. Удостоверение №-6213. Московское Отделение Секции научных работников. Выдано 16 сентября 1929 г. (копия).
  4. Квитанция № 238. Центральный Дом Учёных. Выдана 15 апреля 1931 г. (копия).
  5. Справка. Государственного Исторического музея. Выдана 11 июня 1934 г. (копия).
  6. Трудовой договор между Камчатским музеем и Ф.Л. Лукашовой. Ноябрь1936 г. (копия).
  7.  «Камчатская правда» № 213, 22 сентября 1937 г.
  8. «Из Воспоминаний».  Газета «30 октября», № 22 2002 г., г. Москва
  9. Постановление о прекращении уголовного дела от 9 января 1990 г. Прокуратура Камчатской области (копия).

Если вы нашли ошибку, пожалуйста, выделите фрагмент текста и нажмите Ctrl+Enter.

f

Сообщить об опечатке

Текст, который будет отправлен нашим редакторам: